«Фанатик» – без сомнения, один из самых нашумевших фильмов на еврейскую тему последнего времени. Около десятка лет назад он вызвал активную полемику в прессе и сайтах Интернета. С того времени пыл дискуссий заметно утих, и сейчас можно оценить кинокартину, избегнув в оценках полемических крайностей. Не претендуя на абсолютную истину, автор статьи высказывает свою точку зрения на особенности раскрытия еврейской темы в неоднозначной работе сценариста и режиссера Генри Бина.

На экране воплощена история метаний еврея-фашиста Дэнни Балинта. Уже этой парадоксальностью главного персонажа можно объяснить шквал самых разноречивых оценок фильма. Одни критики увидели в нем всего лишь коммерческую поделку, ленту в жанре «экшн» и даже «жалкую еврейскую агитку» по какому-то недоразумению попавшую в программу Московского фестиваля 2001 года и по непонятным мотивам (чуть ли не проискам «мировой закулисы») удостоенную главного приза. Другие, напротив, обнаружили в кинокартине солидные художественные достоинства. Прозвучало даже мнение, что «Фанатик» – добротное психологическое исследование, «драма несостоявшейся самоидентификации», а один из рецензентов Л. Цыткин даже назвал его «трагической притчей о человеке, бросившем вызов Богу и пошедшем в этом противоборстве до конца» (то есть до собственной гибели). Многие отклики оказались явно продиктованы непосредственным эмоциональным восприятием, и тогда анализ кинокартины подменялся рассуждениями  о реальной угрозе фашизма для мира в целом и для России в частности. Упреки в преднамеренной политизации, перемежались с обвинениями в провокационности, и почти единодушный хор критиков возгласил, что фильм ставит гораздо больше «душераздирающих вопросов», чем дает на них ответов.Практически все рецензенты отдали должное точному выбору артиста на главную роль. Брайан Госслинг, без сомнения, самая большая удача фильма, а созданный им образ, при всей спорности сыгранного персонажа (а, возможно благодаря этому) – стал заметным явлением в мировом кино десятилетия. Незаурядный, привлекательный и отталкивающий одновременно, Дэнни Балинт, кажется, не оставил равнодушным ни одного зрителя. Но, почему  везде и всюду он «Фанатик»? Ведь авторское то название киноленты «Believer» – верующий? Вера, как ясно всем, понятие неизмеримо сложнее, многозначнее фанатизма. И не буквальное ли истолкование распространившегося тогда в России названия фильма предопределило характер многих его оценок?

Разноголосица суждений во многом объясняется и разницей восприятия киноленты в нееврейской и еврейской аудитории. Первая, в лучшем случае, восприняла фильм с точки зрения общечеловеческой нравственности, как помещенное в некую абстрактную национально-культурную среду повествование о герое-отступнике. Кто-то счёл её многословной и потому недостаточно динамичной, если не сказать нудной. Кому-то она показалась заумной и потому скучной. Еврейский же зритель отнесся к «Фанатику», как к фильму, поднимающему острые вопросы отношения к своему наследию и к своим корням. Поэтому и споры вокруг него в еврейской периодике были куда как более содержательными. Итак, что же обратило на себя пристальное и пристрастное внимание в фильме именно еврейского зрителя?

Первое впечатление от просмотра временами, действительно, оказалось близким к шоку. И дело здесь вовсе не в парадоксальной непривычности главного персонажа, имевшего, как утверждают, в 60-е годы реальный прототип: некоего Дэниэла Барроса. На непосредственную оценку не повлиял и натурализм сцен насилия и эротики – экран последних десятилетий уже давно приучил нас к этому. Но, даже привычного ко многому еврейского зрителя, бьет по нервам грязный поток льющихся с экрана диалогов в фашистском духе, их вызывающий цинизм, выглядящий со стороны апологией антисемитизма. Так как большая часть подобных  высказываний и дискуссий подается эмоционально и через крупные планы, складывается (и, в дальнейшем, только подтверждается) впечатление, что это намеренный прием – форма прямого обращения экранных персонажей к зрителям. И тогда возникает мысль: зачем это нужно?Преодолев барьер неприятия, постепенно начинаешь понимать, перед нами кинокартина со вполне определенным замыслом, явно претендующая на анализ и обобщения. Режиссер фильма, намеренно сталкивая совершенно разнородные, зачастую несовместимые идеи, попытался выстроить из такого несовместимого материала этически значимую концепцию. Только идя по этому пути можно понять посему единичный случай – нестандартная судьба одного еврея –понадобился Бину чтобы показать какие-то непосредственно «зацепившие» его нравственные и общественные проблемы сегодняшнего еврейства. Об этом же свидетельствует уверенный профессионализм создателей ленты. Он в литературных качествах сценария, зачастую облекающего затронутые фильмом идеи в удачные, афористичные словесные формулировки. Она и в выверенном ритме повествования, в котором энергичные, «взрывные» фрагменты органично сочетаются с эпизодами менее динамичными, но до предела насыщенными существенной для понимания замысла словесной информацией.

В ходе просмотра становится очевидным своеобразие установленных Генри Бином «правил игры» в соответствии с которыми приходится разбирать и оценивать фильм. При раскрытии спорной темы его режиссерский почерк сочетает, казалось бы, несовместимое: стандартные приемы голливудских коммерческих лент с опытом европейского интеллектуального кино. От первых в фильме уже отмеченные натурализм в изображении насилия и эротики, цинизм диалогов, сюжетные и словесные штампы, вполне, кстати, пригодившиеся для показа современных фашистов. Из произведений высокого кино пришла символика «сопрягающая» прошлое и настоящее в жизни центрального персонажа, реальное и переживаемое им в сознании. Отсюда же отказ от линейного сюжета, намеренная эскизность, при которой важные, ключевые детали, подчеркивающие замысел режиссера повторяются, подчеркиваются (даже навязываются), а менее существенные, с его точки зрения, либо даются мельком, либо попросту опускаются. В результате не все смысловые  линии действия «прорисованы» в равной степени убедительно; между ними не случайно оставлены своего рода «зазоры», более или менее удачно объясняемые подтекстом кинокартины. На мой взгляд соединение таких чуждых друг другу подходов намеренно усилило, противоречивость восприятия (и, как следствие) оценок фильма. С одной стороны еврейскому зрителю приходиться смотреть «Фанатика» как произведение высокого кино. В таком случае нужно не просто переживать, но и вникать в содержание, думать, то  есть домысливать содержание сюжета. Приходиться искать скрытый смысл фильма, разбираясь в системе неоднозначных или даже противоречивых символов,– словом делать то, что привлекает стойких приверженцев «десятой музы» к заслуживающим внимания серьезным кинолентам. С другой – по дороге к глубинному смыслу приходится буквально «продираться» через словесную грязь и прямолинейность сцен, прямо пришедших из стандартных боевиков или эротических лент. Попутно натыкаешься на «выпирающую» местами явную схематичность сюжета; на недостаточное психологическое обоснование поступков главного героя, периодически вызывающее недоумение. Подобное не всегда органичное сочетание, снизило убедительность не только ряда эпизодов, но и кинокартины в целом, сделало во многом справедливыми замечания ряда критиков по поводу «заданности», «картонности» выведенных в ней образов.

Уяснив для себя, что в оценке фильма по-своему правы как его сторонники, так и противники, попробуем обратиться за помощью к режиссеру давшему в 2001 году, в связи с премьерой «Фанатика» в Москве обстоятельную пресс-конференцию. Сообщив на ней (со значительной долей авторского самомнения) что «кроме него, никто не стал бы снимать такую противоречивую в идейном и в эмоциональном плане картину», Бин охарактеризовал Дэнни как «классического героя-бунтаря, который отбрасывает все, что предлагает ему общественная мораль». В целом, такое определение совпадает с впечатлением от фильма, но далее, совершенно неожиданно, прозвучало несколько ошарашивающих утверждений. Сказав, как глубоко он прочувствовал проблему иудаизма и антисемитизма в Штатах, Бин поразил многих следующим заявлением: «между нацистами и евреями нет никакой оппозиции… и те и другие, в равной степени без конца, обсуждают болезненные вопросы, связанные с иудейской верой» (здесь и далее подч автором статьи). Тезис режиссера – «ненависть к иудаизму – это и есть любовь к иудаизму», а его фильм, как он считает «показывает, что где-то в подсознании нацистов зарождается любовь и глубокая страсть к евреям». Так сказать, крайности сходятся.

Однако в данном конкретном случае такая параллель выглядит просто кощунственно. Предлагать даже не еврейскому, а просто мало-мальски культурному зрителю поверить в такую извращенную, воистину смертельную форму «любви» можно только превратно толкуя историю. Здравомыслящие люди хорошо усвоили, что для антисемитов различного толка иудаизм не объект глубокого заинтересованного интереса, а всего лишь материал, из которого произвольно извлекаются нужные «доказательства» неполноценности и изначальной порочности евреев, существования «мирового сионистского заговора», и прочие «рассуждения» столь необходимые для обоснования различных попыток «окончательного решения еврейского вопроса». К тому же в фильме такую идею обосновывает одна единственная сцена – развернутое выступление Дэнни Балинта, в котором он предлагает махровым реакционерам радикальный способ уничтожения злокозненных семитов. Для этого их оказывается надо полюбить от всего сердца и растворить в себе. В истории, кстати, подобный сюжет уже проигрывался во время Хаскалы и потерпел неудачу. Воспитываемая столетиями юдофобия оказалась в западной цивилизации куда как могущественнее добрых чувств и намерений. Так, что глубокое возмущение присутствующих фашистов данным рецептом не случайно, а закономерно. Если этот фрагмент и должен был как-то иллюстрировать более чем странный тезис Генри Бина: «ненависть к иудаизму – это и есть любовь к иудаизму», то именно он его блестяще опровергает. Ненависть и любовь остаются несовместимыми.

Чего же больше в высказываниях режиссера: наивности (что очень маловероятно) или же намеренного эпатажа, стремления создать шумную рекламу собственному детищу? А, может быть, здесь просто присутствует желание вовлечь зрителя в столь модную в постмодернистской культуре (хотя, временами, и рискованную с этической точки зрения) игру со смыслами? Целый ряд впечатлений от фильма противоречащих приведенным выше откровениям режиссера, побуждает ещё раз, по возможности непредвзятым взглядом, посмотреть ленту и попытаться в ней и только в ней найти ответ на все возникшие непростые вопросы.

Основной конфликт фильма вполне очевиден. Он в столкновении двух непримиримых позиций – духовной, гуманистической и бездуховной, античеловечной. Первая из них воплощена для авторов фильма в мире еврейской традиции, обрисованном бегло, но с несомненным сочувствием (достаточно вспомнить контраст между строгостью и  возвышенностью интерьера синагоги и ничтожеством оскверняющих ее нацистов). Режиссера явно привлекает в иудаизме завершенность заложенной в нем нравственной системы, сочетающей веру в бога и уважение к личности. Ему импонирует и свобода выбора, которая предоставляется евреям, и их солидарность, «ответственность друг за друга», заинтересованное внимание к судьбе пусть и заблудшего, но все же соплеменника. Положительности оценки не препятствует то, что Бин явно считает недостатком иудаизма: пассивность, неспособность его носителей постоять за себя. Отсюда и объяснения насланным на евреев испытаниям в воле Всевышнего (к примеру, Гитлер, по фильму, стал наказанием евреев, потому, что они забыли Тору).Враждебный лагерь фашистов показан с резким осуждением и узнаваем и по жизни и по многим фильмам иных режиссеров. Его «ударный эшелон» примитивно чувствующие и мыслящие отщепенцы (в одном из эпизодов прямо используется термин маргиналы). Их лидеры используют предложенные еще Гитлером приемы манипулирования общественным мнением и прикрывают откровенную антисемитскую суть своих высказываний популистскими рассуждениями, находящими отклик и в наши дни. В пропагандистских речах неонацистов человеконенавистническая суть неонацизма маскируется критикой общества потребления, где материальные ценности вытесняют высокие идеалы, и сочетается с демагогическими призывами к возвращению к духовности. Универсальный рецепт для излечения так броско обрисованных недостатков – обращение к фашизму, а путь к нему (обратим внимание, как старательно Дэнни «качает» мускулы) – физическая сила.

Впрочем, как бы не пытались фашисты сделать ее романтически окрашенной, объединяющей людей, она в их трактовке бесчеловечна и способствует только оболваниванию личности. Это заметно по примитивному способу разрешения конфликтов в среде нацистов при котором главное доказательство не словесное убеждение, а – валящий с ног удар. Авторы фильма явно специально подчеркнули момент, когда во время «выяснения отношений» в кампусе фашиствующих молодчиков Дэнни повергает противника,  сбивая его на землю головой (!) – воистину в этой среде вместилищем разума гвозди забивать. Такие акценты доказывают, как дважды два, почему антисемитизм новых «наци» (а в кинокартине это утверждается неоднократно), как и у их германских предшественников, находится на уровне простейших физиологических инстинктов, настойчиво, впрочем, выдаваемых ими за качества присущие любому нееврею в массе и по отдельности. Пикантность же положения главного персонажа – еврея, рьяно защищающего фашистские идеи, в том, что ему приходится по вполне понятным причинам, тщательно скрывать свою национальную принадлежность.

С крайностями все достаточно ясно. Теперь главная сюжетная линия: история отступничества Дэнни Балинта и его метаний между двумя полюсами. Тут уже не все так просто и понятно. Авторы фильма убеждают нас, что все дело в противоречиях характера, главного персонажа, которому изначально задана двойственность. Она заявлена уже в эпиграфе к фильму, взятом из Катулла: «Я люблю и ненавижу одновременно. Кто скажет мне почему?» и возникает с первых минут действия, когда, параллельно с показом религиозной дискуссии в еврейской школе, мускулистый «качок» безжалостно избивает щуплого ешиботника, оскорбляя его и призывая дать сдачи. Еще не «вошедший» в фильм зритель только позднее начинает понимать, что этот фрагмент может восприниматься не только как показ ненависти фашиста, но и как некий символ внутренней раздвоенности, конфликта главного героя с самим собой. Пока ограничимся этим замечанием, хотя, возможно, существует и иное толкование.

В чем же зерно этого самого конфликта, возникшего, судя по фильму, между Дэнни Балинтом – еврейским акселератом-интеллектуалом и учителем традиции еще в религиозной школе. Он проявился во время дискуссии вокруг 1 – 13 стихов 22 главы книги «Берешит» (этот фрагмент спора о Торе как навязчивая идея несколько раз повторяется в флэш-бэках и становятся одним из важнейших смысловых фрагментов фильма). Речь в нем о последнем испытании Авраама, когда Всевышний потребовал от него принести в жертву любимого сына Ицхака. Аврааму пришлось выбирать между верой в Бога, заложенной в ней приверженностью к системе высоких нравственных ценностей и отказом от них. (так вот что заинтересовало режиссера: проблема нравственного выбора). Внешне требование Творца выглядит жестоким,  но в иудаизме его шаг расценивается не только как испытание человека на прочность веры, ведущее к укреплению связи Авраама с Богом, но и как еще один шаг к совершенствованию природы человека. В религиозной литературе на сей счет существуют  многочисленные толкования, раскрывающие смысл этого события.

Однако по фильму смышленый ученик усвоил только «пшат» – простейшее и потому прямолинейно-примитивное понимание фрагмента. Следствием этого стала конкретизация Бога, которому Дэнни приписал чисто человеческие (причем низменные) качества: упоение своим всемогуществом, желание утвердить власть над праотцами, евреями и всем родом людским. Здесь оказалась заложена причина, побудившая подростка презирать Авраама за покорность божьей воле, якобы, приведшей его к моральной готовности стать убийцей. Попутно досталось и Ицхаку – за покорность перед закланием, породившую у него комплекс жертвы, сопутствующий с того времени всему еврейскому народу. В ответ на реплику: «Страх перед Богом – начало мудрости», Дэнни восклицает: «Если боишься Бога – боишься и всего остального. Евреи только и умеют, что бояться и жертвовать собой». Непоследовательность его рассуждений проявилась в подмене нравственного понятия – жертвенность чисто психологическим – комплекс жертвы. Именно этот спорный вывод лежит в основе всех его бунтарских рассуждений,  сделав их весьма уязвимыми.Закономерен вопрос к авторам: откуда у развитого мальчика настолько однобокое ложное понимание системы отношений Бога и человека, неистовая ненависть к соплеменникам? Создатели фильма уделили мало внимания оценке этого важного аспекта формирования личности главного персонажа, предоставив его на размышление зрителю. Они лишь наметили причины формирования мятежных взглядов Дэнни. Безусловно, какие-то мотивы скрыты в его личностных качествах: склонности к возвеличиванию своего «я», неистовому самоутверждению. Судя по разбросанным в действии деталям, веской причиной оказалась среда реформистки настроенных евреев, в которой, похоже, вырос юноша. К ним принадлежит его отец, нарушающий субботу и весьма вольно трактующий традицию (именно он познакомил взрослеющего сына с довольно редким в чем-то спорным мидрашем, повествующем о смерти и воскресении Ицхака). К условиям поощрившим «строптивость мысли» добавился ограниченный, педагогически некомпетентный учитель традиции так и не вышедший за рамки хрестоматийного материала явно недостаточного для развертывания содержательного диалога с нестандартным учеником. Кстати, непонятно почему ряд рецензентов считает, что подростка выгнали?  Он ушел сам, ушел, несмотря на попытки вернуть его назад, ибо расценил перевод в другой класс, как желание избавиться от него. В этом поступке, подростка не только максимализм переходного возраста, но и, опять же,  свобода его выбора, реализация одного из основных принципов иудаизма по которому человек определяет свою судьбу через совершаемые им по доброй воле поступки. Это обязательно нужно учитывать, пытаясь разобраться в подтексте фильма.

Итак, восстав против идеи, Бог все, а человек – ничто, выступив против веры, Дэнни начинает проверять ее рассудком. Однако, если отбросить эмоциональность высказываний и судить только по логической выстроенности его аргументов, позиция подростка выглядит для зрителя не стихийным выступлением, а рациональной, просчитанной суммой доказательств. И вот тут то проявляется первая существенная натяжка. Очень сомнительно, чтобы еврей возраста бар-мицвы, пусть даже и вундеркинд, имел глубоко продуманные причины ненависти к своему народу, да еще выраженные в столь сложившемся мировоззрении и достаточно выверенной системе оценок. Похоже, увлекшись созданием образа одержимого поисками своей личной истины бунтаря, режиссер слишком умозрительно обосновал причины его выступления против веры. В результате, сам этот конфликт  выглядит частью заданной схемы, в которой – вера, нравственность это Бог, доказательства разума – от лукавого, а отказ от еврейской традиции – путь по лестнице ведущей вниз.По мере наблюдения за нитью судьбы главного персонажа, крепнет мысль, что в описании его характера существует либо логический просчет, либо намеренно допущенная  психологическая неувязка. Слишком уж не соответствуют обыденность причин и поводов основного конфликта Дэнни с учителем кардинальному, приведшему к трагедии повороту в его дальнейшей судьбе: разрыву с иудаизмом, одиночеству и вражде с еврейством (заметим, даже отец Дэнни, при всем свободомыслии, не перестает ощущать себя евреем). Во всем этом есть что-то надуманное и даже юмористическое: мол, обидел толкового мальчика в хедере один плохой учитель и вот вам результат! Ребенок вырос и подался в фашисты, хотя, казалось бы, для него гораздо логичнее в подобной ситуации стать атеистом, анархистом, коммунистом – эти, хотя отрицают и Бога и традицию, но, по крайней мере, куда как меньше заражены воинствующим антисемитизмом. Впрочем, сама логика отступничества главного персонажа показана достаточно убедительно. Отвергнув центральную в иудаизме идею Бога, заменив духовность физической силой, поставив цель стряхнуть с себя комплекс жертвы и стать сильной личностью, Дэнни сознательно противопоставил себя традиции и оказался настолько далеко за пределами еврейского образа жизни, что вполне мог сказать о евреях «это не мой народ». Думающий зритель легко узнает здесь еще одну, на этот раз современную, вариацию на знакомую тему о сверхчеловеке, попытавшемся встать «по ту сторону добра и зла», возомнившем себя если не создателем, то уж точно носителем новой морали. Неожиданное в ней только этническая принадлежность главного персонажа. Это еврей, выступивший против соплеменников, отринувший духовный опыт вскормившей его культуры входит в среду их ярых врагов скинхэдов, открыто щеголяет свастикой и (опять выбор, на этот раз показывающий всю глубину его нравственного падения) убеждает всех в своем немецком происхождении, славит Гитлера, мечтает о возрождении (но только чтобы наверняка) «третьего рейха».

Закономерно, что, придя к нацистам, Дэнни ставит им на службу «еврейскую голову»; явно используя для этого культуру мышления, воспитанную в детстве через изучение Торы. Среди «соратников» где «быков много, а умов мало», юноша быстро выдвигается в «теоретики». Воинствующий антисемит с горящими глазами и вдохновенной речью, он становится лектором, автором статей, вдохновителем конкретных преступлений. На первый взгляд это ему нравится – приятно самоутверждаться, осознавать свою значимость. Вот еще один из слишком знакомых по истории сюжет. Широко известно, сколько горя принесли евреям в разные исторические эпохи именно ренегаты, какими бы предлогами они не оправдывали свое предательство и как бы их не называли: выкрестами, фашистами… перечень можно продолжать. Но в фильме все время приходится учитывать неоднократно заявленный авторами существеннейший для понимания характера Дэнни штрих. Его приход к фашистам не пошлая рядовая измена ради корысти. Он не ищет денег. Им движет идея поиска равноценной духовной альтернативы иудаизму. Но, все-таки повисает и остается нерешённым вопрос, почему именно в фашизме?

Можно попытаться домыслить фильм и найти объяснение такому шагу в состоянии взросления, при котором быстро развивающийся интеллект смышленого ребенка обогнал этическое становление личности. Его разум продолжал развиваться и после разрыва с культурой и средой своего народа, но потерял при этом четкие нравственные ориентиры еврейской традиции. В результате Дэнни эмоционально остался подростком, наивно опьяненным действенностью силы. С такой точки зрения можно, по крайней мере, понять его нервность, агрессивность, и, одновременно, постоянную нужду в самоутверждении и поддержке. Отсюда же, как наследство от переходного возраста, способность впадать в крайности, обостренно-импульсивная реакция на мир. Его действия часто чрезмерно эмоциональны и вызывающе нелогичны. Иначе просто невозможно обосновать почему, будучи убежденным, можно сказать, «идейным» скинхедом,  Дэнни так и не смог внятно ответить на вопрос сестры и назвать хотя бы одну из ста имеющихся у него причин стать фашистом? И чего стоит сцена, где он, опоясавшись талитом, вздымает руку в фашистском приветствии и дважды провозглашает: «Without ha-Tora» – “Без Торы”, а несколькими минутами спустя, не снимая талита, идет на “мокрое дело”.

Кое-кто из российских рецензентов уловил сходство Дэнни Балинта с Русланом Чутко – героем кинокартины В. Абдрашитова и А. Миндадзе «Плюмбум». Впрочем, не следует переоценивать значимость подобной параллели. Руслана в ранней юности ломает тоталитарная государственная система, в которую он по мальчишеской наивности и неопытности стремится вписаться. Предлагая ему ложную систему ценностей, она вовлекает в его жестокие игры. Руслан не убийца, его отрезвляет и оставляет на распутье смерть человека. В отличие от него Дэнни рос в системе истинных нравственных ориентиров. Отметим, что, сделав свой сознательный выбор подростком, он реализует его, только став взрослым.Но, может быть Дэнни руководит страх? А. Козак в любопытном отклике на фильм, опубликованной в №904 журнала «Алеф» прямо заявляет, что главный персонаж «жалкий трус», ибо скрывает свое еврейское происхождение. Логичнее было бы для доказательства привести в качестве примера открывающую кинокартину сцена избиения заведомо слабого или фрагмент где Дэнни явно намеренно промахивается в соплеменника. Все просто, но… Можно возразить рецензенту и отметить эпизоды, точно так же свидетельствующие о смелости и решительности главного персонажа. Здесь не просто непосредственное участие в драках, но спасение свитка Торы и самопожертвование в конце фильма. На последнее трус уж точно не способен. Нет, перед нами человек отчаянный и не робкого десятка. Получается (и это показательно) убийцей он также быть не может. Одно дело бить, стрелять по мишеням, карикатурно изображающим еврейскую семью и даже подстрекать к преступлению других, но совсем другое – убивать самому. Сдается, что преграда к преступлению не страх, а либо воспринятое через еврейскую традицию и заложенное чуть ли на уровне подсознания глубоко нравственное гуманное отношение к жизни человека, как к величайшей ценности, либо какой-то скрытый замысел создателей киноленты.

Авторы фильма достаточно убедительно создают на экране личность, которая не только сильнее, но и гораздо сложнее своих «соратников». Это, кстати, хорошо заметно во время вызвавшего справедливое неприятие многих зрителей  фрагмента, где ему, вместе с группой, «соратников», приходится выслушивать страшные рассказы жертв Холокоста. Разница в их восприятии у Дэнни и скинхэдов очевидна. Молодчики, используя избитые доводы, опровергают все злодеяния нацистов. Для них Холокоста не было потому, что его не могло быть никогда – все это выдумки ненавистных евреев. Главный персонаж воспринимает дискуссию совершенно по-другому. Он сострадает, но ненавидит соплеменников за то, что они не сопротивлялись. До его разума не доходят слова стариков о том, что «все в Европе было направлено на то, чтобы сломить волю человека». Он не испытавший ужаса того времени понимает только прямолинейную правоту основанную на своем ограниченном жизненном личном опыте и озлобленности. Поэтому и звучит его вывод: «Вы научили нас одному. Убивать врагов».

Именно в этой сцене появляется важный для концепции фильма мотив. Речь идет о фрагментах, когда после трагических воспоминаний старика еврея потерявшего во время войны сына, главный персонаж ощущает себя гитлеровцем, убийцей трехлетнего еврейского мальчика. Это неоднократно повторяющееся в сознании Дэнни видение становиться вторым важнейшим символом фильма и смысловой параллелью фрагменту его дискуссий c учителем о смысле жертвоприношения Авраама. Здесь, авторы фильма на свой лад последовательны: они намеренно ставят главного персонажа в положение, при котором он получает возможность подобно Творцу решать судьбу других людей. По первому впечатлению такое приравнивание человека Богу, мягко говоря, некорректно. А то, что делает это лишенный сострадания одиночка-отщепенец, озлобленный, еврей-ренегат не утративший, однако, внутренней духовной связи с традицией, только заостряет до предела его внутренний конфликт.

Режиссер обрисовывает данный конфликт и порожденную им душевную нестабильность с разных сторон. В этом изображении не все равноценно. Пожалуй, лучше всего удался показ истерической взвинченности, с которой Дэнни проповедует фашистские взгляды. В своей исступленной проповеди оголтелого антисемитизма он, похоже, не столько стремится воодушевить мракобесов на крестовый поход против евреев, сколько убедить себя в правильности избранного пути. Его постоянные антисемитские выпады, временами напоминают горячечный бред, а повторяемое подобно заклинанию шамана слово еврей лучше иных прочих объяснений свидетельствует, что он так и не смог найти равноценной духовной альтернативы иудаизму.

Суть же заявленного конфликта в том, что существующая у Дэнни связь с еврейством не просто сохраняется, но мстит за себя. Мстит развитыми в детстве способностями анализировать события и нравственно оценивать поступки людей. По воле создателей фильма, словно задавшихся специальной целью показать абсолютное ничтожество неофашистов возмездие начинается от общения Дэнни с ними. Лидер фашистов – приспособленец которому все равно кем быть правым или левым экстремистом, лишь бы держаться на виду и иметь свой кусок хлеба с маслом. Его соратница – эдакая зацикленная на романтизации силы арийская валькирия. Неудивительно, что от их «лестных» предложений «фанатика» начинает уже не тошнить, а рвать. Бизнесмен, к которому главный персонаж является за «спонсорской» помощью (замаскированный еврей?), ставит деньги выше любой идеи: весь его интерес – освободить свои капиталы от налогов. Дружки – фашисты невежественны до мозга костей. Их организация – группа отщепенцев, в которой неизвестно сколько стукачей. Конечно, ненависть ослепляет, однако, по фильму непонятно почему Дэнни, многократно доказывающий свое превосходство над «соратниками», может так долго мириться с их полной интеллектуальной импотенцией.

При таком состоянии логически назревает неизбежность  возврата к еврейству. Уже после подготовки первого неудачного взрыва разгрома синагоги, когда Дэнни спасает оскверненный свиток Торы, а затем пытается склеить его (восстановить утраченную связь с еврейством?), зрителю ясно то, что по воле авторов пока еще непонятно герою. Но, тогда что же вынуждает его идти «прежним курсом» и готовить второй взрыв в синагоге, когда даже его подружка (нееврейка!) открывает для себя привлекательность иудаизма? Гордыня? Боязнь разоблачения? Или же создатели фильма решили представить героя эдаким благородным провокатором цель жизни которого внедриться в стан фашистов и, пробудив в евреях ненависть к врагам?

Стоп! Вот тут-то, похоже, мы находим один из ключевых моментов фильма. Вспомним еще раз начальный фрагмент, где Дэнни, избивая ешиботника, пытается вынудить его дать сдачи. Обратимся заново к фразе «Вы научили нас убивать врагов». Не этому ли желает научить главный персонаж соплеменников? Тогда получает убедительное обоснование основная линия его поведения, та одержимость, с которой он движется в избранном направлении. Его не останавливает даже публикация разоблачительной статьи, после которой, кстати, прототип Дэнни Балинта – Дэниэл Баррос покончил с собой. Не пугает его и угроза  разоблачения фашиста, понявшего, что перед ним еврей и осуществившего задуманное Дэнни убийство. Похоже, он преследует цель: заставить евреев отомстить за антисемитский террор, не осознав, что это для евреев невозможно, ибо нравственно поставит их на один уровень с убийцами. Возмездие – да; месть – нет. При таком понимании проясняется основной мотив всего действия. Главный персонаж возомнил себя не более, не менее новым пророком и предпринял свою жизненную Одиссею с целью научить евреев отвечать на грубое насилие тем же, то есть отказаться от вековых традиций нравственности. После неизбежного краха замысла ему остается только попытаться хотя бы ценой жизни вернуться к миру, из которого он ушел.

И вот, перед нами финальная сцена изображающая самопожертвование главного персонажа, во искупление им своих грехов. Здесь авторы, долго водившие зрителя в хитросплетениях сюжета, словно спохватываются и с излишней старательностью начинают расставлять увесистые точки над «i». Не случайно этот эпизод развертывается в синагоге, да еще и в Йом кипур – День покаяния. Преодолевая противодействие скептически настроенных соплеменников, Дэнни пробивается на биму, чтобы прочесть строку из Книги Ионы:  «Еврей я, чту Господа Бога небес, сотворившего море и сушу». Он должен произнести слова: «возьмите меня и бросьте меня в море…». – в них признание им своей судьбы, как судьбы еврея. Последний раз всплывает в памяти его символическое превращение в солдата-убийцу и первый раз в этой символической сцене Дэнни осознает себя евреем – отцом мальчика и нападает на самого себя – убийцу. В этом можно усмотреть истинное разрешение его внутреннего конфликта – возвращение к пониманию жертвенности, заложенной в еврейской традиции, признание правоты иудаизма. Получается, что именно в этом его окончательный выбор.

После такого результата остается только финал, побуждающий задуматься над тем, а существует ли воздаяние прозрению и раскаянию Дэнни Балинта? Кое-кто из рецензентов считает, что герой прощен. Один из них даже приводит в доказательство слова из песни популярной группы: “Да будет убийца в беспамятство мглы невесомым огнем унесен; кто борется с Богом за звездным порогом, – немыслимо Богом спасен”. Что же, вспомним финальный эпизод. Принесший себя в жертву Дэнни устремляется куда-то ввысь. Но мы так и не узнаем, что ждет его наверху: абсолютная пустота наказания или упомянутая в фильме «эйн-соф» самая чистая субстанция Всевышнего – символ духовного восхождения. По пути юноша наталкивается на школьного учителя, заварившего по воле сценаристов когда-то всю эту кашу, а теперь настойчиво предлагающего заново обсудить тот самый спорный мидраш о смерти и воскресении Исаака, который и во многом предопределил не только размежевание их точек зрения в давней дискуссии, но и судьбу главного героя. Дэнни стремительно пробегает дальше. Он сделал свой окончательный выбор, и больше не нуждается в дискуссиях, оставляя их сторонникам и противникам концепции фильма.

Итак, просмотр закончен. Пора делать окончательный вывод, но его-то как раз и нет. Замес из голливудского боевика и психологической драмы, несмотря на казалось бы благие намерения авторов, вызывает логичное недоумение и (что греха таить) не развеивает сомнений в целесообразности выбора темы и столь нетипичного героя. Но здесь на ум приходит самая простая мысль: как все-таки здорово (независимо от настоящих побудительных причин) поступил Генри Бин. Его «Believer» своей эклектичностью, яркостью, противоречивостью и, наконец, талантливостью запомнился еврейскому зрителю надолго, а сколько кинолент последних лет могут этим похвастать? Создав нестандартный откровенно спорный фильм о еврейском отступнике, возможно провокаторе, режиссер всколыхнул общественное мнение. Действуя «на грани фола» он поднял бучу в прессе, встряхнул зрителей и заставил серьезно задуматься о судьбах еврейства, о выборе позиции по отношению к духовному наследию своего народа, о нравственной ценности иудаизма. А это, на мой взгляд,  уже много.