Длительность 76 минут

Этот крайне любопытный фильм-эссе с оценкой арабо-израильских отношений представляет особый интерес, ибо сделан одним из ведущих режиссёров мирового кино, в прошлом левым радикалом, а ныне живым классиком. По собственному признанию его воспитали антисемитом, поэтому он никогда не питал симпатий к еврейскому государству и много лет открыто поддерживал палестинцев. Ближневосточное противостояние для него всегда являлось средоточием трудноразрешимых противоречий в самых различных аспектах существования человечества (см его ленту сорокалетней давности «Здесь и там»). Содержательность поздней работы проявляется уже на уровне сценария, где затронуты разнообразные политические, эстетические и нравственные проблемы. Осуждение войны, различных видов насилия соседствует здесь с сопоставлением реальности и художественного образа, причём духовность явно превалирует над материальностью. Значительная часть суждений подаётся, в афористических формулировках, где игры слов зачастую больше чем глубины мысли. Примеры. «Можно представить себе смерть двумя способами. Первый – как невозможное возможного … и второй как невозможное возможного». Или: «убить человека, чтобы отстоять идею – это не отстоять идею, это – убить человека».

В киноязыке «Нашей музыки» Годар использовал накопленный за много лет опыт сочетания различных видов кино, в частности документального и игрового. В действии органически соседствуют реалистические и выдуманные персонажи. Среди первых сам Жан-Люк Годар, испанский романист Хуан Гойтисоло (р. 1931), Пьер Бергунью, автор нашумевшего исследования «От литературы к товару» и палестинец Махмуд Дарвиш. Но о последнем особо, ибо это далеко не случайная фигура…

Структура фильма выдержана в трёхчастной форме «Божественной комедии» Данте. В начале «Ад». За десять минут на экране проходит «нарезка» показывающая военные конфликты с древности до наших дней. 20-й век представлен в ней хроникой, более ранние периоды – фрагментами из исторических фильмов. (Среди них мы быстро узнаём кадры из «Александра Невского» С Эйзенштейна). Определив, таким образом, атмосферу восприятия, автор открывает «Чистилище» и переходит непосредственно к повествованию, которое развёртывается в наиболее проблемном регионе Европы – на Балканах. Именно сюда, в Сараево, где ещё недавно проходила линия фронта, приезжает лично Жан-Люк Годар, дабы прочесть местным студентам лекцию «Текст и образ». Нейтральный зачин не препятствует проявлению интересующей нас темы уже с первой сцены. Режиссёр знакомится с французским переводчиком полуевреем-полуарабом. Тот родился в Египте, однако мать-сионистка переехала с ним в Израиль. Дальше его жизнь протекала между Парижем и Тель-Авивом, пока во время службы в ЦаХаЛе он окончательно не осознал себя французом и не перебрался окончательно на берега Сены. Нам представляют и посла Пятой республики в Боснии, старого дипломата спасавшего в юности чету евреев от преследований лионского гестапо. Сейчас его резиденция занимает здание бывшее ещё до войны конторой агенства «Сохнут» и где на стенах так и остались висеть портреты Кафки и Ханы Арендт (1906 – 1975). Кстати, статьи последней 1950-х посол высоко ценит за их «информативность».Но центром еврейской проблемы становится вымышленный образ внештатного корреспондента крупнейшей израильской газеты «Хаарец» Джудит Лернер (Сара Адлер). Эта убеждённая противница насилия и сторонница диалога приехала в Сараево «Я хотела увидеть место, где примирение кажется возможным». При этом журналистку не интересует опубликует её мнение пресса или нет, она делает это ради развития культуры диалога, ради человеческого взаимопонимания, представляемого ею как самое важное достижение цивилизации. Лучше всего её позицию характеризуют приведённые в фильме слова молодой немецкой католички погибшей от рук нацистов в 1943-м. «Мечта одинокого сердца – быть вдвоём. Мечта государства – быть одному». Выражая эту позицию, Джудит непрерывно стремится к общению с носителями разных взглядов и, в первую очередь, с палестинцами. Вот тут-то и выплывает интервью молодой журналистки с литературоведом Махмудом Дарвишем (напомним, это личность вполне реальная). Вот их диалог, явно выражающий концепцию режиссёра. Для уточнения позиции Годара напомним один из его афоризмов: «воображаемое достоверность. Реальное – недостоверность» (приведёно по субтитрам перевода).Джудит: Вы однажды написали, что тот, кто пишет какую-то историю, наследует землю этой истории. Вы не верите в связь еврейского народа с его землёй? Вы говорите, что нет больше комнаты для Гомера и вы пытаетесь быть троянским поэтом и что вы любите побеждённых. Вы говорите как еврей!

М.Д: В наши дни это воспринимается как нечто очень позитивное. Правда всегда имеет два лица. Мы услышали голоса троянских жертв через уст грека Еврипида… Троя не рассказала своей истории. Я спрашиваю себя: имеет ли право народ или страна имеющая великих поэтов, завоёвывать народ не имеющий поэтов? Является ли отсутствие поэзии достаточной причиной, чтобы завоёвывать их? Может ли народ быть сильным, если у него нет своей поэзии? Я (…) хотел говорить от лица отсутствующих, от лица троянцев. Вдохновения и гуманизма гораздо больше в поражении, чем в победе. Даже в поражении есть поэзия, и, может быть это лучшая поэзия. Если бы я принадлежал к лагерю победителей, я бы поддерживал жертв. Вы знаете почему мы, палестинцы, знамениты? Потому, что вы наш враг. (…) Так, что для нас – это несчастье иметь Израиль в качестве врага, потому, что у него сильные союзники – так много, что мы даж не можем сосчитать. И для нас это удача иметь Израиль в качестве врага, потому что евреи находятся в центре внимания во всём мире. Вы принесли нам и поражение и известность. Вы победили нас, но вы и сделали нас известными.

Джудит: Мы ваше министерство пропаганды

М.Д: Точно. Мир интересуется вами, не нами. У меня нет иллюзий.

Джудит: В «Палестине, как метафоре» вы пишете: «Если они победят нас в поэзии, (…) тогда это конец».

М.Д: Здесь другой смысл, ни победа ни поражение не могут быть определены в военной терминологии.     

Думается нет необходимости подробно комментировать это достаточно противоречивые откровения. Достаточно отметить, признание более внушительное международной поддержки Израиля, превосходящее алогичную поддержку Палестины и очень остроумное замечание, что не будь победы евреев вряд ли мир всерьёз бы интересовался палестинцами. Но, пожалуй стоит привести культурологическую оценку арабо-израильского конфликта, прозвучавшую в лекции Годара. Она развивает идеи Дарвиша «…правда имеет два лица» и продолжает но включает в размышления два чисто кинематографических понятия план и контрплан. Другими словами, это взгляд через камеру на одну реальность с разных точек зрения. И что мы слышим с экрана от мастера «Еврей. Мусульманин. К примеру в 1948 году евреи вступили в воду чтобы достигнуть Земли обетованной. Палестинцы вступили в воду чтобы утонуть. Еврейский народ становится предметом вымысла. Палестинский народ становится документом». Опять «воображаемое достоверность. Реальное – недостоверность». Приведённое соотношение может быть расценена как субъективная оценка арабо-израильских отношений. Впрочем, Годар не желает оставлять зрителя в неведении и предлагает свой выход из кризиса. Он связан с ещё одним эпизодическим персонажем, французской еврейкой русского происхождения Ольгой Бродски (Надя Дье), также тщетно стремящейся к взаимопониманию между людьми. Поехав из Сараева в Иерусалим она захватила заложников в одном из кинотеатров и собралась взорвать их всех вместе с собой. Но затем отпустила за пять минут до взрыва, сказав, что если кто-либо желает умереть с ней за мир, а не за войну, она будет счастлива. Все ушли. Когда израильские спецназовцы ворвались в зал и уничтожили женщину в сумке лжетеррористки обнаружились только книги…  Акт отчаяния? Безусловно. Но режиссёр награждает  эту героиню, поместив её в девственно прекрасный лес «Рая», почему-то охраняемый американскими коммандос.

Несмотря на многие намеренные неясности лента позволяет говорить, что за несколько десятилетий произошла эволюция взглядов автора. Оставаясь на стороне палестинцев, Годар избегает прямолинейного осуждения израильтян, давая понять насколько сложен выход из сложившегося кризиса. Можно согласиться с мнением тех критиков по которому перед нами «один из самых одухотворенных и гуманистичных фильмов режиссёра». Его показ в Каннах-2004 превратился в демонстрацию восхищения мастером, хотя и не лишённую эдакого взирания с высоты 21 века на творца прошлых десятилетий. Всё это отразилось под бойким пером журналистки Марии Кувшиновой («Известия, 20 мая 2004»), любопытной зарисовкой которой завершается наш отклик на фильм.   

«Жан-Люк Годар похож на человека, который сам позабыл о том, что до сих пор жив. В фойе гостиницы “Мартинез” его фотографировали перед показом фильма “Наша музыка”, а он стоял, сутулился, и взгляд его был устремлен в никуда. Спустя два часа публика встретила Годара десятиминутной овацией, потом перестала было хлопать, но накатила новая волна аплодисментов – и еще одна вслед за ней.

Глядя на этого человека, понимаешь, как скучно и тяжело быть гением и не умереть до сорока лет. Любой другой режиссер, сними он “Нашу музыку”, получил бы место в конкурсе и пару призов, но не Годар – теперь ему положены только восторги с легким оттенком снисходительности: человеку как-никак семьдесят пятый год. Между тем его новая картина снята так, что становится понятно: этот режиссер по-прежнему может держать камеру, строить кадры, вызывающие волнение, и произносить на камеру афоризмы с таким видом, как будто бы до нового шестьдесят восьмого года осталось еще месяцев семь. Кино для Годара по-прежнему “наша музыка”, а у революции есть только начало, но нет конца».