Длительность 110 минут

Вольная экранизация содержательного рассказа американского прозаика Стивена Миллхаузера «Иллюзионист Эйзенхайм». По жанру перед нами романтическая мелодрама с элементами детектива и мистики, хотя, к чести режиссёра, он передал в ней ряд важных идей литературного источника. На экране Вена 1900 года. Достаточно молодой, но уже прославленный фокусник Эйзенхайм (Эдуард Нортон) своим непревзойдённым искусством восхищает зрителей. На одном из представлений он встречает знатную даму Софи фон Тешин (Джессика Билл) – свою юношескую любовь, а ныне невесту кронпринца Леопольда (личность полностью вымышленная). Перед нами вроде бы банальный любовный треугольник в котором бедняк низкого происхождения и высокородный дворянин сражаются за сердце женщины. Однако, у иллюзиониста есть тайна, заключённая в знаковой фамилии Абрамовиц (Абрамович). Сценарий молчит о его национальности, но рассказ говорит об этом с полной откровенностью. Главный герой — один из четырёх сыновей братиславского еврея, мастера-краснодеревщика. Зрителю, естественно, интересно посмотреть как юноша презираемого этноса покорил девушку по социальному статусу стоящую неизмеримо выше его и как развернётся его единоборство с наследником австрийского престола. Однако, фильм не только об этом.

Начнём с того, что профессия Эдуарда Абрамовица — иллюзионист — выбрана писателем далеко не случайно. Стремление к различного рода манипуляциям стала для бедняка презираемого высокородными мира сего, пусть мнимым, но выходом за рамки унизительного положения. Его искусство оказалось глотком свободы и для Софи — представительницы знатного рода, воспитывающейся с детских лет в подчинении условностям и предрассудкам. В общении юноша и девушка почувствовали родственность душ преодолевающую социальные барьеры и это привело к возникновению светлого чувства. Однако, попытка юных влюблённых бежать закончилась неудачей. Под страхом репрессий против его семьи главный герой вынужден был уехать далеко и надолго.Прага, Россия, страны Востока, везде он совершенствовал мастерство и искал разгадки сокровенных тайн бытия. А Софи, хранившая как святыню полученный от Эдуарда медальон с секретом, продолжала вести жизнь знатной дамы, всё более превращаясь в жертву ненужных ей корыстных планов и тщетно мечтая вырваться на свободу. К моменту начала действия тридцатилетняя женщина оказалась в подчинении у второго человека в империи, стоящего выше закона и диктующего остальным правила поведения. Этот образ – обобщённый символ бездушной СИСТЕМЫ – самовлюблённый грубиян, развращённый властью, признающий только два мнения, своё и неправильное, мечтающий о полном подчинении всех и вся. К тому же он готовит заговор против отца-императора и в его тайных замыслах Софи всего лишь вещь, необходимая для политической игры.Появление иллюзиониста — манипуляции которого невозможно объяснить – вызов созданному и поддерживаемому кронпринцем порядку вещей опирающегося на полную ясность иерархических порядков. Неудивительно, что будущий монарх, с первой встречи почувствовал в артисте свободную, независимую личность и потому стал относиться к нему со плохо скрываемой неприязнью Такое чувство перешло в открытую ненависть, когда наследник престола усмотрел в нём счастливого соперника. От столь нежелательного выскочки следовала побыстрее избавиться, использовав всю силу репрессивного аппарата.На этом фоне особую роль приобрёл образ полицейского чиновника Вальтера Уля (великолепная работа Пола Джиамати). С Эзенхаймом его роднит социальное происхождение — сын мясника – ровня сыну краснодеревщика. Однако, в отличие от фокусника, он привык «играть по правилам» и поставил свой незаурядный ум на службу кронпринцу. С другой стороны, он один из немногих, кто способен по достоинству оценить интеллектуальные качества иллюзиониста, уважает его и где-то завидует достигнутой тем независимости. Именно поэтому всегда готов преподать ему совет: одиночке бессмысленно тягаться с властью. «Весовые категории» слишком различны. Нужно смириться и терпеть. Но вот этого-то Эйзенхайм как раз и не желает. Вдохновлённый силой любви он выходит на единоборство против всемогущего врага, вооружённый только своим искусством. В неравном поединке он побеждает, приводя в ярость смешанную с восхищением грозного исполнителя воли кронпринца сыщика Уля. Можно спорить о моральной правомерности действий иллюзионаиста, так как через имитацию убийства своей возлюбленной он создал Леопольду репутацию преступника в результате чего тот наложил на себя руки. Оправдание таким действиям заключено в словах Софи, что её нелюбимый жених будет преследовать их везде, а когда найдёт — убьёт.Культурный фильм, красиво снятый и оформленный отличной музыкой Филиппа Гласса. Еврейская тема заявленная в рассказе в фильме практически не прозвучала, хотя могла бы добавить интересные смысловые нюансы к пониманию основных конфликтов заложенных в тексте. О некоторых аспектах работы режиссёра над фильмом рассказал сам Бергер в статье 2006 года, помещённой на сайте www.landmarktheatres.com/mn/illusionist.html(перевод наш).Мой фильм Иллюзионист основан на рассказе, “Эйзенхайм иллюзионист” Стивена Миллхаузера, получившего Пулитцеровскую премию в 1997 году Его красиво написанная история – лирический не кинематографический, но трансцендентный драгоценный камень. Это совершенно не фильм. Или, если бы это был фильм, он имел бы импрессионистический и эпизодический характер. И, так как действие происходит в Вене 1900-го года, он включает в себя исторические костюмы, декорации, лошадей, повозки, и богато украшенные театры с сотнями зрителей. Экранизация этого произведения оказалась бы самым дорогим экспериментальным фильмом сделанным когда-либо и, скорее всего стала бы невозможной. Но я не мог выбросить из головы столь привлекшую меня историю и решил создать такую структуру сценария, которая сохранила бы дух рассказа, делая его сюжет более приемлемым для продюсеров. Если хотите, это была хитрость, необходимая для создания фильма. В литературном оригинале, Эйзенхайм стал угрозой для власти, ибо он “пересёк границы” между иллюзией и реальностью, искусством и жизнью. Это мощная, но слишком абстрактная идея. При написании сценария, я стремился сохранить её, однако сделать более конкретной. Поэтому я изобрел любовный треугольник из иллюзиониста, его возлюбленной и соперника, ставшего политическим лидером. Я также расширил роль полицейского инспектора, кратко упоминаемого в рассказе, и сделал его рассказчиком истории. Когда заинтересованные люди прочли готовый сценарий, он им понравился и у них, подобно мне, возникло желание превратить его в фильм. Их ответ был для меня невероятно приятен и вызвал огромное облегчение.Но что подумает на этот счёт Миллхаузер? Не простая вежливость, а насущная необходимость требовала обратиться к нему, чтобы ознакомить с тем, как я приспособил его историю для экрана. Конечно, мне было приятно начать переписку с одним из любимых писателей, который мог бы дать дополнительные идеи, своего рода тайное знание, столь необходимое для создания кино и даровать свое благословение. Однако, сев писать письмо, я понял, что ничего не знаю о нем за пределами своего сценария, и это разожгло мои сомнения. Ведь, мне пришлось в корне изменить его текст, поэтому не было никакого убеждения, что он, как автор, придёт в восторг от моих новаций. Гораздо больше шансов было услышать от него в той или иной форме осуждение моего прочтения. Как выразится такое осуждение? Напишет ли автор разгромную публикацию? Привлечёт ли он литературных союзников, дабы высмеять меня? Оставит ли он за собой право на экранизацию? Любой вариант был возможен, и ни один из них не звучал для меня хорошо. Я решил потянуть время, тем более, что был вплотную занят подготовкой к съёмкам и загруженность работой помогла забыть на время об этой проблеме.Прошло несколько месяцев. Эдвард Нортон уже присоединился к проекту и мы полетели в Прагу, где собирались снимать ряд ключевых сцен. А я всё ещё не связался с Миллхаузером и моё промедление нависало надо мной, как черная туча. Оставалось совсем мало времени написать автору и моя тревога дошла до предела. Как он отреагирует, когда узнает, что я буквально разрушил его красивую историю, ибо был больше озабочен своим прочтением рассказа, чем мыслью о том, может ли писатель остановить нашу работу. Кстати, адвокат, к которому я обратился сообщил, что такой исход хоть и маловероятен, но все же возможен. За неделю до начала съемок, я понял: сейчас или никогда. Нужно было срочно связаться с автором и показать ему результат своего преступления. Я понимал, что слишком долго продержал любимый проект в заложниках у собственных амбиций, и, похоже, приговорил его к смерти. Правда я благополучно уехал в Чехию, избежав, тем самым непосредственного литературного возмездия. Подготовленное письмо звучало примерно так: что скажете вы, лауреат Пулитцеровской премии, известный писатель о моём детище? Конечно, вы сочинили красивую, лирическую новеллу. Я же сделал сценарий, а это совершенно другой зверь. Его можно когда-нибудь перевести в красивый фильм, но его слог строго утилитарен, как под копирку для ванной. И так далее… В результате все, написанное показалось неуклюжим, хромым и слабым. Но, признавая все это и, находясь под прессингом времени я всё же отправил это страшное письмо.

День спустя в моем почтовом ящике я увидел на конверте свое имя. Открыл его, полный самых дурных предчувствий. Миллхаузер писал, что с самого начала понимал некинематографичность своего рассказа, поэтому переделка такого литературного текста, подобная повторному изобретению сюжета, на его взгляд неизбежна. Вопрос только в том, как оценить и прочувствовать внесённые изменения. К своему удивлению, он понял, что они не обеспокоили его совершенно. Более того писатель приветствовал их, так как ему стало глубоко любопытно, насколько его проза может быть преобразована для экрана. Это был невероятно щедрый ответ. Я начал снимать ленту прямо на следующий день, чувствуя себя свободным человеком. С тех пор мы ведём регулярную переписку. Он продолжает быть щедрым человеком и прекрасным собеседником. Теперь фильм закончен, но тревога вновь возвращается ко мне. На момент написания этой статьи, Миллхаузер ещё не видел «Иллюзиониста». Полагаю, рано или поздно мне придется показать ему своё творение и я постараюсь не откладывать этот момент слишком надолго.