Длительность 119 минут

Кино не для всех. Попытка перенести на экран сюрреалистическую прозу галицийского еврея Бруно Шульца (1892 — 1942), почти всю жизнь прожившего в родном Дорогобыче и погибшем в местном гетто. Он оставил всего два сборника новелл, причудливо преломляющих детские впечатления и окружающую его действительность. Так как они связаны общей атмосферой и героями, их часто считают повестями или даже романами. Эти произведения  справедливо сравнивают с творениями Марселя Пруста и Франца Кафки. От первого идут внимание к мелким деталям, из которых выстраивается целостный образ окружающего мира; от второго превращение этого мира в фантасмагорию, наполненную причудливой символикой. Однако Шульца отличают от названных классиков своеобразный лиризм и поэтичность, возникающая из описаний самого ординарного, ежедневного быта. Для него характерна и тщательная работа над словом. (на русском языке сборники доступны в понравившихся мне переводах Асара Эппеля). Экранизировать подобную прозу – поступок требующий не просто убеждённости в собственной правоте, но и особого мышления. Таким синтезом в польском кино обладал режиссёр Войцех Хас (1925 — 2000).

В своей предыдущей работе – чёрно-белой экранизации польского классического романа Я. Потоцкого «Рукопись найденная в Сарагосе» он уже показал человека, балансирующего на зыбкой грани реальности и вымысла. Для воссоздания мира Шульца (см автопортрет) режиссёр привлёк цвет и выстроил концепцию, опирающуюся на мотивы различных рассказов писателя. К слову:   клепсидрой в Польше называют не только водяные часы, но и некрологи, развешиваемые в людных местах. Впрочем, в данном случае и этих двух смыслов мало. В тексте одного из рассказов оприсывается некий «заветный прибор, представляющий собой разновидность водяной клепсидры, или большой стеклянной ампулы, разделённой на унции и наполненной тёмным флюидом». О значении этого сооружения каждый читатель может догадываться сам.

Краткий пересказ событийной канвы фильма невозможен и только подчёркивает сложность стоявшей перед режиссёром задачи. Действие развёртывается в начале 20-го века, но для понимания смысла происходящего это совершенно несущественно. На странном нереальном поезде со слепым кондуктором (личность в образной системе ленты достаточно важная) молодой мужчина Йозеф (Ян Новицкий), направляется в санаторий, где при смерти находится его отец Иаков (Тадеуш Конрат). Путь туда лежит через кладбище, а сам санаторий представляет собой полуразрушенный замок в котором на первый взгляд не видно жизни. Парадный вход туда заложен кирпичом и проникать в здание приходится через окно. Внутри пыль, плесень, запустение, хаос и анфилада пустынных залов переходящих в такие же коридоры. Неожиданно кокетливая медсестра сообщает первую странность: «здесь всё время спят, а ночи никогда не бывает». Позже директор и, одновременно, доктор Готар (Густав Холоубек), объясняет прибывшему главному персонажу принципы работы странного заведения. Время в здании санатория относительно, поэтому пациенты и, в их числе, Иаков мертвы для внешнего мира, но не для тех, кто находится внутри.

Действительно, в здании и прилегающем городке разместился особый «внутренний» мир и Йозеф пускается в странствие не только в пространстве, но и во времени. Он видит самого себя, идущего в санаторий, но заложенный вход на этот раз открывается для него и вводит его в призрачный мир где сам этот персонаж существует уже в возрасте ребёнка. Далее следует встреча с матерью, видящей в нём, взрослом мужчине, школьника с ободранными коленками и руками в чернильных пятнах. И вот уже Йозеф идёт по улицам еврейского местечка будить приказчиков и открывать отцовский магазин. А зритель видит как утренняя иудейская молитва переходит в хасидский напев, обычно исполняемый в празднование шабата. И самая рядовая лестница уже превращается в символ лестницы Иакова, но подняться по ней можно не до неба, а только на второй этаж. Там Йозеф обнаруживает полуодетую красотку Аделю в прошлом служанку в их доме, а ныне символ влекущей женственности. В её жилище он находит и надевает каску, делающую его походим не то на пожарника, не то на знаменитого канцлера Отто фон Бисмарка. Здесь же странник находит и забирает ценнейшую полуразодранную книгу (воспоминаний?) из которой каждый день (время?) вырываются всё новые листы. И снова улица штеттла, где, наряду с евреями разгуливают птичьи маски – свидетельство об одном из увлечений Иакова. Когда он показывает появившемуся отцу обнаруженный им манускрипт, тот роняет один из своих афоризмов: «Книги – это миф в который мы верим в молодости, но со временем перестаём относиться к нему серьёзно». И вот уже из одного листа делается кулёк, куда торговка высыпает свой товар: «Свежие бобы, вкусные, будете довольны». А далее продолжается удивительный паноптикум из исторических персонажей и литературных героев, которые превращены в механические куклы, напоминая одним своим сочетанием о смешении выдумки с реальностью. Но и это не конец…

Хас строит своё прочтение прозы Шульца как исследование смысла времени, недаром слепой кондуктор в момент одного из своих явлений выслушивает вопрос главного героя: «А случилось ли это» и философски отвечает: «И да, и нет. Есть вещи, которые до конца не могут произойти, они слишком велики, чтобы вместиться в события». По мнению этого мудреца, люди плывут по известному до мелочей течению дней — «Мы почти всегда знаем места, в которые попадаем. Может ли случиться нечто новое, чего бы мы не предугадали?». Но незаметно для себя они могут оказаться в некоем тупиковом ответвлении, где ведущее значение приобретают интуиция и предчувствие. Большая часть знания здесь выходит из сновидения, которое с одной стороны фантазия, но с другой средоточие реальности. Как отметил один из рецензентов: «После внезапного пробуждения сон ещё ярко, живо и естественно вплетается в явь, но через некоторое время он тает, и вот его уже нет, хотя мгновения назад реальность и осязаемость его казалась непреложной, воссоздать в памяти, тем более связно рассказать о нем нельзя. Остаётся вселенская грусть по утерянному волшебству, бессилие невозможности удержать призрачные и прекрасные воспоминания странствующего сознания». Поэтому не случайно режиссёр лишил в конце фильма Йозефа зрения и сделал его кондуктором в том самом поезде, идущем в удивительный мир, где смыкаются обыденность и фантазия. Там не обязательно видеть, там нужно чувствовать.

«Санаторий…» оказался самым дорогостоящим проектом польского кино начала 1970-х. Его визуальный ряд бесподобен. Оператор ленты Витольд Собочинский прославил своё имя, так же как и художники-постановщики. Утверждают, что в период работы над фильмом Хас (фото слева) даже изучал на себе воздействие наркотиков, дабы полнее представить себе иллюзорность мира Бруно Шульца. (Хотя, на мой взгляд, такой подход вряд ли вёл к достижению цели). Вместе с тем, он проделал огромную работу по сохранению прояснению смысла произведений писателя. Это отразилось в сценарии, включившем в себя размышления и афористические высказывания из литературного первоисточника. Результат — многословие снижающее динамику, но даже недоброжелатели признали: «Многое в фильме очень интересно: атмосфера (иногда точно попадающая в тональность книги), яркость воспроизведения отдельных деталей, лирические моменты переходящие в метафорические обобщения». Появление «Санатория…» вызвало новую волну интереса к творчеству Шульца, которого три этноса — польский, украинский и еврейский считают своим. Кроме этого фильма мне известна только одна попытка экранизировать прозу Шульца — мультфильм «Улица крокодилов» (Великобритания, 1986)